На этом не подвластном здравому смыслу заднем плане толпятся не только живые существа, но и вещи, которые призваны играть ничуть не меньшую роль, чем одушевленные лица: шляпная коробка, которую городничий надевает на голову, когда, облачившись в роскошный мундир, в рассеянности спешит навстречу грозному призраку, - чисто гоголевский символ обманного мира, где шляпы - это головы, шляпные коробки - шляпы, а расшитый золотом воротник - хребет человека."
Так перед нами раскрывается совсем иной взгляд на творчество Гоголя и на его конкретное произведение - пьесу "Ревизор". Здесь мы видим совсем иной мир, который открывает нам Набоков, и дальнейшее его развитие последует в "Мертвых душах".
"Мертвые души". Об этой поэме Набоков пишет в статье "Наш господин Чичиков". Здесь, как и в критическом комментарии к "Ревизору", он опровергает общепринятую точку зрения, согласно которой Гоголя следует расценивать, как сатирика. "Русские критики социального направления видели в "Мертвых душах" и "Ревизоре" обличение общественной пошлости, расцветшей в крепостнической, бюрократической русской провинции, и из-за этого упускали главное. Гоголевские герои по воле случая оказались русскими помещиками и чиновниками, их воображаемая среда и социальные условия не имеют абсолютно никакого значения.
...Их среда и условия, какими бы они не были в "реальной жизни", подверглись такой глубочайшей перетасовке и переплавке в лаборатории гоголевского творчества, что искать в "Мертвых душах" подлинную русскую действительность бесполезно..." И далее: "Некоторые имена: Макдональд Карлович, Маклатура Александровна - являются верхом кошмарной бессмыслицы. Непонятно, какой надо иметь склад ума, чтобы увидеть в Гоголе предшественника натуральной школы и реалистического живописания русской жизни."
По Набокову, "Мертвые души" - "грандиозное сновидение", а ее герой, Павел Иванович Чичиков - "всего лишь низкооплачиваемый агент дьявола, адский коммивояжер... Пошлость, которую олицетворяет Чичиков - одно из главных отличительных свойств дьявола..."
И опять автора статьи словно завораживает второй план поэмы, который он считает подлинно Гоголевским: "...персонажи второго плана утверждают свое существование иногда простейшим способом: используя манеру автора подчеркивать то или иное обстоятельство или условие и иллюстрировать их какой-нибудь броской деталью. Картина начинает жить собственной жизнью..." Набоков разыскивает части этой картины во всей поэме. Его внимание также привлекают некоторые детали, например, бричка Коробочки, в котором та приезжает в город N, или шкатулка Чичикова. "Гоголь описывает вовсе не внутренность шкатулки, а круг ада и точную модель округлой чичиковской души... Шкатулка также могла быть женой Чичикова, в такой же мере, как шинель была любовницей Акакия Акакиевича или колокольня Шпоньки - его тещей. Заметьте, что имя единственной помещицы в книге - госпожа Коробочка."
Итак, по мнению Владимира Владимировича Набокова, "Мертвые души" представляют собой "калейдоскопический кошмар, который простодушные читатели много лет кряду принимали за "панораму русской жизни"..."
Некоторое внимание автор статьи уделяет и замыслу Гоголя создать второй и третий том "Мертвых душ". Набоков не без основания считал, что "создание второй части было сковано первой частью..." Он пишет: "Гоголь надеялся использовать ту же канву, вышив на ней новый узор - а именно подчинив книгу определенной задаче, которая отсутствовала в первой части, а теперь, казалось, стала не только движущей силой, но и первой части сообщала задним числом необходимый смысл." В рассуждениях о создании второго и третьего тома можно усмотреть также и точку зрения Владимира Владимировича Набокова на личность Гоголя через призму его творчества. Одним из важнейших факторов, повлиявших на творчество создателя "Мертвых душ", стала как бы "раздвоенность" его личности, совмещавшей в себе фантазера-художника и обычного человека, богобоязненного, уважающего закон гражданина.
В статье Михаила Кураева "Памятник Гоголю" две личности Гоголя как бы идентифицированы с Моцартом и Сальери. Старательный Сальери пишет "Ганса Кюхельгартена". Но Моцарт выхватывает у него перо и пишет одно за другим нетленные произведения, ставшие жемчужинами русской литературы - "Ревизора" и "Мертвые души". Робкий Сальери оправдывается за смелые слова Моцарта "Развязкой "Ревизора", "Выбранными местами из переписки с друзьями". Сальери же пытается написать созидательные второй и третий том "Мертвых душ". Вот эта-то раздвоенность делает Гоголя столь загадочной личностью в нашей литературе. И подобные мысли высказывает и Набоков в своих комментариях к истории создания второго и третьего тома "Мертвых душ": "На самом деле он пытался создать книгу, угодную и Гоголю-художнику и Гоголю-святоше.
Законченные "Мертвые души" должны были рождать три взаимосвязанных образа: преступления, наказания, искупления. Достигнуть этой цели было невозможно не только потому, что неповторимый гений Гоголя, если бы он дал себе волю, непременно сломал бы любую привычную схему, но и потому, что автор навязал главную роль грешника такой личности (если Чичикова можно назвать личностью), которая до смешного ей не соответствовала и к тому же вращалась в той среде, где такого понятия, как спасение души, просто не существовало."
"Шинель". "Шинель" Гоголя - гротеск и мрачный кошмар, пробивающий черные дыры в смутной картине жизни. Поверхностный читатель увидит в этом рассказе лишь тяжеловесные ужимки сумасбродного шута; глубокомысленный - не усомниться в том, что главное намерение Гоголя было обличить ужасы русской бюрократии. Но и тот, кто хочет всласть посмеяться, и тот, кто жаждет чтения, которое "заставляет задуматься", не поймут, о чем же написана "Шинель". Подайте мне читателя с творческим воображением - эта повесть для него" - вот что пишет Набоков по поводу этой повести из серии "Петербургских повестей".
В своей статье "Апофеоз личины" Набоков анализирует также композицию и сюжет "Шинели". О композиции повести он пишет так: "...Рассказ развивается так: бормотание, бормотание, лирический всплеск, бормотание, лирический всплеск, бормотание, лирический всплеск, бормотание, фантастическая кульминация, бормотание, бормотание и возвращение в хаос, из которого все возникло." И о сюжете: "Подлинный сюжет (как и всегда у Гоголя) в стиле, во внутренней структуре этого трансцендентального анекдота."
В конце своей лекции о Гоголе Набоков как бы обобщает те комментарии, которые он рассыпал по всему тексту. В нескольких предложениях он пытается выявить суть творческого процесса Гоголя, ту движущую силу, что подтолкнула писателя на создание загадочных шедевров.
"Уравновешенный Пушкин, земной Толстой, сдержанный Чехов - у всех у них бывали минуты иррационального прозрения, которые одновременно затемняли фразу и вскрывали тайный смысл, заслуживающий этой внезапной точки смещения. Но у Гоголя такие сдвиги - самая основа его искусства, и поэтому, когда он пытался писать округлым почерком литературной традиции и рассматривать рациональные идеи логически, он терял даже признаки своего таланта."
"Абсурд был любимой музой Гоголя, но когда я употребляю термин "абсурд", я не имею в виду н причудливое, ни комическое. У абсурдного столько же оттенков и степеней, сколько у трагического, - более того, у Гоголя оно граничит с трагическим."
Как бы подытоживая, Набоков пишет, что "произведения Гоголя, как и всякая великая литература, - это феномен языка, а не идей."
Надо сказать, что тема Гоголя была особенно близка Владимиру Владимировичу Набокову, так как в его творчестве многое сродни гоголевскому творческому принципу. Так что в какой-то мере он пишет и о себе. И его произведения можно назвать "феноменом языка".
Работу Набокова нельзя назвать в полной мере литературоведческой. Скорее это сугубо личный, субъективный взгляд одного писателя на другого. Он не идеализирует Гоголя, скорее наоборот, делает акцент на неудачах писателя. Считая, что Гоголь - "автор лишь нескольких книг", Набоков наибольшее внимание уделяет "Ревизору", "Мертвым душам" и "Шинели". Он восхищается языком Николая Васильевича Гоголя, его фантазией, создавшей неповторимый, "сновидческий" мир его книг.
III. Розанов и Гоголь
Впервые Василий Васильевич Розанов "наткнулся" на Гоголя, когда работал над книгой о Достоевском, над "Легендой о Великом инквизиторе". И поскольку взгляд его на великого русского писателя был более чем нетрадиционен и неоднозначен, он вызвал массу опровергающих заявлений и статей, среди авторов которых были Говоруха-Отрок и Григорьев. В ответ Розанов написал так называемое приложение к "Легенде о Великом инквизиторе" - два этюда о Гоголе, "Пушкин и Гогол
