Видение пророка Даниила в русском искусстве XV-XVI веков
Л.В.Нерсесян
Среди важнейших источников византийской и русской иконографии Страшного Суда особое место занимает видение пророка Даниила (Дан VII). Уже с древнейших времен это видение, наряду с другими ветхозаветными эсхатологическими пророчествами, широко использовалось отцами церкви для формулировки христианского учения о конце мира и втором пришествии Спасителя. Так, ссылки на текст седьмой главы пророка Даниила присутствовали в сочинениях раннехристианских церковных писателей Иустина Философа и Иринея Лионского 1. К раннехристианским временам относится и первое развернутое толкование книги пророка Даниила, которое было осуществлено Ипполитом Римским 2. Наконец, уже в более позднее время пространная ссылка на видение Даниила была использована Ефремом Сириным в “Слове на второе пришествие Господа нашего Иисуса Христа” 3, соединившем в целостную картину отдельные библейские свидетельства (как полагает большинство исследователей, именно это “Слово”, наряду с другими эсхатологическими поучениями Ефрема Сирина, было положено в основу византийской иконографии “Страшного Суда” 4).
Отдельные иконографические мотивы, восходящие к видению пророка Даниила, присутствовали уже в древнейших композициях “Страшного Суда” - например, изображение огненной реки, исходящей от престола Судии и Вседержителя или от окружавшей Его славы 5. Однако только в русском искусстве XVI века видение Даниила стало иллюстрироваться практически полностью и приобрело значение самостоятельного сюжета, как бы “обрамляющего” общую картину Суда. Полная иллюстрация видения, помимо огненной реки, включала в себя изображения четырёх трубящих ангелов из сцены воскресения мёртвых, которые ассоциировались, по-видимому, с “четырьмя ветрами небесными, боровшимися на великом море” (Дан VII, 2); аллегорические изображения четырёх зверей, “вышедших из моря” (Дан VII, 3-8), а также фигуры самого пророка Даниила и ангела, толкующего видение. В верхней части композиции изображались престолы с раскрытыми книгами и шествие Сына Человеческого к Ветхому Деньми “с облаками небесными” (Дан VII, 9, 13-14). Наконец, в состав подобных циклов могли входить одно или несколько изображений, иллюстрирующих видение из VIII главы пророка Даниила единоборство овна с козлом.
Появление новых мотивов изменило не только традиционный состав композиции, но и принципы её организации и, в конечном счёте, - восприятие самого сюжета. Косвенным подтверждением этому служит свидетельство чиновника Новгородского Софийского собора первой половины XVII века о выносе в Неделю Мясопустную “образа видения Даниила пророка Страшного Суда” 6. Вряд ли здесь имелась в виду какая-то неизвестная нам икона на сюжет пророка Даниила. По аналогии с московской традицией 7, можно предположить, что речь шла о выносе иконы “Страшного Суда”. По-видимому, упомянутая в Чиновнике новгородская икона относилась уже к новому варианту иконографии, в котором видение Даниила могло восприниматься как основная тема иконы.
Наиболее ранний пример развёрнутой иллюстрации видения пророка Даниила в русской живописи XVI века представляет собой икона “Страшного Суда” из Благовещенского собора Московского Кремля, исполненная псковскими мастерами после пожара 1547 года, которая, по-видимому, и стала образцом для более поздних произведений. Сходное иконографическое решение обнаруживается в целом ряде памятников середины - второй половины XVI века. К их числу относятся икона из погоста Лядины (ГЭ), икона из Ярославского художественного музея (инв. N 13), новгородская икона из церкви Бориса и Глеба в Плотниках (Новгородский музей), икона строгановских писем из ГРМ (инв. N 2760) и некоторые другие 8.
Изображение видения Даниила (с шествием Сына Человеческого к Ветхому Деньми) в составе композиции Страшного Суда присутствовало уже в росписях церкви Рождества Богородицы Снетогорского монастыря в Пскове (1313 г.). Это позволяет предположить, что иконографическое решение “Страшного Суда” из Благовещенского собора повторяло особую традицию, существовавшую в псковском искусстве (такое предположение было высказано В.Д.Сарабьяновым 9). С другой стороны, произведения XV первой половины XVI веков уже содержали ряд новых иконографических мотивов, восходивших к видению Даниила: изображения чётырех зверей, самого Даниила и ангела, толкующего видение, аллегорические изображения четырёх ветров. Распространение этих мотивов свидетельствовало, скорее, не об общем прототипе, а об особом интересе к тексту видения, характерном для эпохи в целом. Этот интерес мог независимо проявляться в разных художественных центрах, постепенно меняя традиционную иконографическую схему.
При этом нельзя исключать, что на завершающей стадии именно псковская традиция послужила основой для сложения в середине - второй половине XVI века новой иконографии “Страшного Суда”, включавшей в себя развёрнутую иллюстрацию видения Даниила. Так или иначе, из-за недостатка фактического материала вопрос о ее происхождении вряд ли когда-нибудь можно будет решить с полной определенностью так же, как и вопрос о том, следовала ли эта иконография византийским образцам, или же сформировалась уже на русской почве. Среди известных и опубликованных в настоящее время византийских “Страшных Судов” нет ни одного, чья иконографическая схема напоминала бы снетогорские росписи или же русские иконы XVI века хотя, как установил В.Д.Сарабьянов, практически все составляющие ее элементы (изображения четырех зверей, престолов с книгами и, наконец, - шествия Сына Человеческого к Ветхому Деньми) по отдельности встречаются в византийском искусстве до XIV века 10.
Оставляя в стороне вопрос о прототипах, рассмотрим особенности интерпретации различных сюжетов из видения Даниила на разных этапах развития иконографии “Страшного Суда”. Это позволит определить причины закрепления новой иконографической схемы и её широкого распространения в русском искусстве XV-XVI веков. Здесь необходимо, прежде всего, выделить два главных мотива: видение четырёх зверей (четырёх царств) и шествие Сына Человеческого к Ветхому Деньми, причём первый из них становится обязательной частью русской иконографии “Страшного Суда” в более раннее время. Так, видение четырёх царств присутствует уже в росписях Успенского собора во Владимире 1408 года и в ряде икон XV первой половины XVI века (начиная с иконы из Успенского собора Московского Кремля).
Различные варианты толкования этого сюжета в святоотеческой традиции можно свести к двум основным версиям 11. Первая, древнейшая, была сформулирована уже в III веке - в толковании Ипполита Римского. Согласно ей, лев с орлиными крылами символизировал царство Вавилонское, медведь Персидское, а четырёхглавый барс державу Александра Македонского, разделившуюся после его смерти на четыре части. Что же касается последнего, десятирогого зверя, то в нём Ипполит видел, прежде всего, современное ему Римское царство: “Всем известно, что после царства Греческого, помимо существующего и господствующего в настоящее время, не восстало еще никакого иного царства”. Вместе с тем, Римское царство, по толкованию Ипполита, есть, одновременно и царство Антихристово или, точнее, именно из Римского царства восстанет Антихрист: “…произрастут из упомянутого царства десять рогов, когда, собственно, исполнится время этого зверя, и когда среди них внезапно появится малый рог, каковой есть антихрист, и когда правда на земле уничтожится, весь мир придет к концу” (Толкования на книгу пророка Даниила, VIII, 5) 12. После этого произойдет второе пришествие Христа, описанное в видении как шествие Сына Человеческого к Ветхому Деньми, и “обнаружится неразрушимое и вечное царство святых” (Толкования, VIII, 10) 13, в котором будет править Христос (это царство в седьмой главе Даниила упоминается трижды в стихах 14, 18 и 27). Сходным образом трактована историческая последовательность земных царств и вечного царства праведных в другом толковании Ипполита, посвящённом сну Навуходоносора о камне (Толкования, III, 11-13) 14.
Согласно другой версии, известной, прежде всего, по толкованию Ефрема Сирина, четыре зверя из видения Даниила обозначали, соответственно, вавилонское царство Навуходоносора, мидийское царство Дария, персидское Кира и разделившееся царство Александра Македонского 15. На толкование Ефрема Сирина или сходное с ним опирался, по-видимому, Козьма Индикоплов в своей “Христианской топографии”. При этом в его версии появляется одна существенная особенность: вечное царство праведных, о котором идёт речь в заключительной части видения, согласно Козьме Индикоплову, есть царство Римское, поскольку в него “записался” Христос и после принятия христианства оно стало “слугой Христову строению”: “Христу бе еще рождьшюся дрьжаву прïятъ римьское царство яко слоуга сый Христову строению… прï Авгоусте кесарï родïся и римьскоую землю и царьство съизволи написатися… Ибо прьвое се царство вера Христова паче инехъ и то царство слоуга есть Христову строению, им же того ради хранит иже всех владыка Богъ, непобедимо до скончаниа” 16. Это суждение, в свою очередь опиралось на достаточно древнюю традицию так, уже Евсевий Кесарийский в своём “Слове царю Константину на тридцатилетие его царствования” отнёс слова о “царстве святых Всевышнего” (Дан VII, 18) к христианской державе Константина Великого 17.
Таким образом, в зависимости от того, с какими царствами отождествлялись четыре зверя, можно определить, какой из двух вариантов толкования использовали иллюстраторы видения. Так, второй вариант встречается почти исключительно в иллюстрациях к “Христианской Топографии” Козьмы Индикоплова он присутствует как в древнейшем ватиканском списке X века (Vat. gr. 699, f. 75), так и в списках XI века из монастыря св. Екатерины на Синае (gr. 1186, f. 30v) и Лауренцианы (Plut. IX, 28, f. 42v), где, в соответствии с текстом, представлены царства Вавилонское, Мидийское, Персидское и
